Поражение под Курском как психологический удар по Германии и её руководству
Курская дуга прошла дугой раскола по всему немецкому обществу. Впервые после двух предыдущих поражений – под Москвой и Сталинградом – немецкий обыватель допустил до своего сознания крамольную мысль о том, что слово "Германия" не аналогично слову "победа", а германский солдат не есть абсолют всесокрушающей силы. Однако самым страшным для режима прозрением немецкого народа стало сомнение в самой личности фюрера. Иными словами, Гитлер перестал быть Богом.
Боги не должны уводить в чужие земли чеканящих шаг героев, а затем возвращать эшелоны калек. Эти калеки, без рук, без ног, слепые, обгоревшие представляли собой особенно тяжёлое зрелище. В 1943 году Геббельсу пришлось перестраивать систему пропаганды, направив её на создание оптимистической картины немецкого бытия: бодрая музыка, яркие плакаты и афиши, шумные праздники…
Генералы понимали: чтобы спасти Германию от полного краха, нужно менять саму доктрину. Если Гитлер пошатнулся на пьедестале в сознании миллионов обывателей, то в мнении командного состава армии упрочилась мысль – без физической ликвидации фюрера Германия придёт к катастрофе уже через год.
Нужно было менять концепцию наступательной войны и, прежде всего, начинать переговоры с союзниками, что неизменно повлечёт за собой потерю территорий. Но иного пути нет. И если по поводу будущей военной стратегии и экономической политики Германии у генералов ещё имелись разногласия, то в отношении судьбы Гитлера и главных вождей – никаких.
Именно после курской катастрофы Гитлер стал патологически бояться за свою жизнь. Он всё реже выезжал из своей горной резиденции "Бергхофф", постоянно менял места и время проводимых им совещаний, штат его личной охраны рос, как снежный ком. Фюрер нюхом чуял опасность и всё больше уповал на СС, на верного Генриха Гиммлера, права которого с конца 1943 года росли в геометрической прогрессии.
Подобно Рему, мечтавшему подчинить регулярную армию коричневой армии СА, теперь уже Гиммлер строил планы о переводе вермахта на законы и установки своих СС. Германский солдат и так гуманностью не отличался, однако в будущем, по замыслу рейхсфюрера, ему надлежало явить просто чудеса беспощадности. Гиммлер как-то проговорился, что мечтает о времени, когда в ранце каждого солдата рейха будут лежать суперсовременные орудия, дающие возможность быстро уничтожить большие массы людей…
Когда я училась в девятом классе, к нам в школу пришел новый учитель истории, как потом выяснилось, бывший преподаватель исторического факультета МГУ. Из университета его "попросили", и не удивительно, поскольку для увольнения хватило бы и одного эпизода, который бывший старший лейтенант бронетанковых войск рассказал своим студентам. Рассказал он его и нам, на факультативе по истории Великой Отечественной войны, на котором давались дополнительные знания, призванные расширить и углубить общую картину войны. Этот эпизод меня тогда не столько потряс, сколько сбил с толку.
Про нашего учителя мы уже знали, что он воевал на Курской дуге, что "тяжело раненым горел в танке". Когда попросили его рассказать, как все это было, то услышали удивительные для нас вещи...
Во-первых, в танке тяжелораненым он не горел, потому что тяжелораненому из горящего Т-34 было не выбраться; а выбираться нужно быстро. Если уж тридцатичетвёрка начинала гореть, то полыхала, как факел, почти не оставляя шансов на спасение.
А во-вторых… Во-вторых, он действительно был тяжело ранен, но остался жив благодаря немецкому хирургу, своевременно сделавшему ему операцию.
Как такое могло произойти? А так, что с прохоровского поля его, советского танкиста, эвакуировали немецкие санитары, вывозившие всех (!) раненых. Его доставили в госпиталь и там прооперировали.
Этот "странный" эпизод отнюдь не говорит о какой-то особой гуманности солдат вермахта. Они пришли на чужую землю завоевателями, вломились как варвары за добычей не только для своего государства, но и для себя лично. Выжить после тяжёлого ранения нашему учителю истории помогли обострившиеся после битвы под Прохоровкой "разборки" между командирами вермахта и СС. Лётчики и танкисты считали себя элитой немецкой армии; они из последних сил цеплялись за традиционные понятия о чести и уважении к противнику, в пику звериным законам тотальной бойни, которые насаждались в СС.
Разочаровался в Гитлере и крупный капитал. Поддержав Гитлера, "фюреры промышленности" (так их именовали) рассчитывали на сверхприбыль и долгое время не присоединялись к заговору военных, опасаясь потери уже завоеванных Германией территорий, без которых этой прибыли им было бы уже не видать. Но после Курской битвы всем этим Круппам и Бошам сделалось не до надежд на обогащение. Встал вопрос, как вообще уберечь свои капиталы в грядущем хаосе неминуемого поражения.
Как привели промышленники Гитлера к власти, так именно после Курска и вознамерились из этой власти его "вырезать", присоединившись к заговору генералитета.
"Дуга раскола" прошла и по самой личности Адольфа Гитлера. После провала кампании сорок третьего года фюрер словно бы "иссяк". Он начал стремительно утрачивать то, что иногда именуют словом "кураж". Он изгнал из своего окружения почти всех сколько-нибудь значимых личностей, и всё больше времени проводил в обществе секретарш, адъютантов и собак.
После курской катастрофы с личностью Гитлера начало происходить то, что вполне можно назвать психологической агонией.
