Столетняя годовщина Октябрьской революции активизировала споры о том, какую роль сыграло это событие в истории России. Одни считают её "величайшим свершением, открывшим путь к новой счастливой жизни", другие – "организованным на деньги немцев переворотом, ввергшим страну в пучину кровавой смуты". Не дали однозначного ответа на этот вопрос и подготовленные к юбилею при государственном участии громкие телепремьеры. И в "Троцком", и в "Демоне революции", и в квазидокументальной "Подлинной истории Русской революции" каждый увидел то, что отвечало его представлениям и взглядам.

Слишком глубокую борозду в народной памяти оставил Октябрь 1917-го и всё, что за ним последовало – гражданская война, НЭП, коллективизация, длительная борьба среди победителей за власть, вылившаяся в политические репрессии 1930-х.

Наверное, при оценке таких грандиозных явлений, как революция, век – слишком малый срок, чтобы общество пришло к единому мнению. Впрочем, России к такому не привыкать. Нечто подобное в нашей стране уже наблюдалось по поводу событий, получивших обобщённое название Смутного времени. Более того, это касалось даже такого деяния, как освобождение Москвы от поляков Вторым ополчением под руководством князя Дмитрия Пожарского и купца Кузьмы Минина.  

По горячим следам тех событий, в 1613 году, оба вождя ополчения были пожалованы новым царем Михаилом Романовым, прекрасно отдававшим себе отчёт в том, кому он был обязан восшествием на трон. Пожарский стал боярином и на протяжении четверти века занимал важные посты в государстве – руководил приказами, командовал гарнизонами и армиями, участвовал в международных переговорах. Простолюдин Минин в порядке исключения получил чин думного дворянина, что было очень круто по тем временам, и выполнял важные поручения монарха.

Однако после смерти спасителей России (бывший купец умер в 1616-м, князь – в 1642-м) об их подвиге стали забывать. Могила Минина в Нижнем Новгороде пришла в запустение, а усыпальницу Пожарского в Суздале разобрали "за ветхостью".

Одной из причин такого отношения стала позиция родовой аристократии, которая в допетровские времена играла ведущую роль в российском государстве. Смута для них была крайне неудобным периодом, поскольку практически все высшие русские сановники того времени в той или иной степени были замараны сотрудничеством с самозванцами и интервентами. О таком их потомкам хотелось побыстрее забыть. Опять же, с точки зрения аристократов, Пожарский был худородным выскочкой, получившим царские почести "не по чину". Про Минина и говорить нечего.

Кроме того, основной массой современников освобождение Москвы и установление новой династии не воспринималось как грандиозное историческое событие. За предыдущее десятилетие народ столкнулся с таким обилием царей и самозванцев, что никакой уверенности в том, что молодой и болезной Михаил Фёдорович обосновался в Кремле всерьез и надолго, ни у кого не было. Тем более, поляки не оставили попыток силой возвести на московский престол королевича Владислава Жигимонтовича. Проблем у разорённой страны было выше крыши, первые годы Михаил сидел на троне не очень уверенно, и вряд ли тогда кто-то мог предположить, что его потомки будут править страной более трёхсот лет.

Когда же внешняя угроза была отодвинута, у России появилась масса других забот и бед (недаром XVII век получил у историков прозвище "бунташного"), и людям стало не до героев Смуты. Традиции же ставить памятники выдающимся деятелям у нас тогда не было.

Про героев 1612 года вспомнили только при Александре I, когда в Москву опять пришли иноземные захватчики. После победы над Наполеоном на Красной площади в Москве появился монумент гражданину Минину и князю Пожарскому скульптора Ивана Мартоса, уже два века являющийся одной из визитных карточек столицы. Позже их фигурам нашлось место на памятнике "Тысячелетие России" в Новгороде. Захоронения вождей Второго ополчения привели в порядок, туда регулярно наведывались члены императорской фамилии.

Незадолго до Первой мировой войны в Нижнем Новгороде в присутствии Николая II заложили гранитный постамент для будущего памятника народным героям. По замыслу скульптора Василия Симонова, это должно было быть величественное сооружение, представляющее собой огромный набатный колокол, внизу которого размещались фигуры горожан, собирающих деньги на ополчение, а наверху – Минин, страстно обращающийся к народу, и Пожарский, вытягивающий меч из ножен. Однако увидеть монумент, что называется, в реале никому не довелось.

После крушения империи постамент разобрали, пустив гранит на сооружение более актуального памятника "Жертвам революции 1905 года", а уже отлитый бронзовый колокол переплавили.

С приходом к власти большевиков связана попытка радикально переосмыслить подвиг Второго ополчения и дать негативную оценку его вождям. История повторялась, но если в XVII веке эти действия носили характер тихого саботажа сановной знати, то через триста лет пролетарские историки и деятели культуры подошли к делу более системно и основательно.

Ещё шла гражданская война, а замнаркома просвещения Михаил Покровский изготовил предназначавшуюся для массового изучения монографию "Русская история в самом сжатом очерке", в которой обильно полил грязью весь дореволюционный период и тех, кто тогда почитался национальными героями. Досталось в ней и Минину с Пожарским, которых автор обозвал "реакционными представителями боярско-торгового союза, заключённого… на предмет зверского удушения крестьянской войны".

В такой интерпретации получалось, что поляки и немецкие наёмники выступали в роли борцов за свободу русских крестьян, а вожди Второго ополчения - реакционных карателей. Но манипулятора от науки Покровского это нисколько не смущало, поскольку, по его же собственному определению, "история – это политика, обращённая в прошлое". То есть верной объявлялась та трактовка событий прошлого, которая в наибольшей степени отвечала интересам победившего пролетариата. Какой бы абсурдной она не была.

Вслед за Покровским, вполне официально носившим титул "главы марксистской исторической науки в СССР", подобные сочинения стали кропать его многочисленные ученики, имена которых, к счастью, ныне прочно и заслуженно забыты. Процессы, происходившие в Смуту, они представляли как "народную революцию", которую "потопили в крови лавочник Минин и помещик-крепостник Пожарский".

В 1929 году Спасо-Преображенский собор в ещё не ставшем Горьким Нижнем Новгороде, где был захоронен Кузьма Минин, в рамках антирелигиозной кампании перепрофилировали в детский дом культуры, а останки народного героя запихнули в запасники краеведческого музея. Ещё через четыре года был разобран мавзолей Пожарского.   

Свято место пусто не бывает: на фоне затирания подвига Второго ополчения и охаивания его вождей всячески популяризировалась фигура Ивана Болотникова – вождя дикой крестьянской герильи, захлестнувшей юг страны в 1606 году и плеснувшей ведро керосина в огонь Смуты. О том, что повстанцы залили кровью просторы от Путивля до Москвы, а их предводитель называл себя воеводой "чудесно спасшегося царя Дмитрия" и объективно действовал в интересах врагов России, в советских учебниках предпочитали не писать.  

В борьбе с доброй памятью о руководителях Второго ополчения от красных историков не отставали и мастера культуры. Вот, к примеру, какими виршами разродился в 1930-м популярный в те годы поэт Джек (Яков) Алтаузен:

Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского…
Зачем им пьедестал?..
Довольно нам двух лавочников славить –
Их за прилавками Октябрь застал…
Как жаль, что мы им не свернули шею!
Оно, наверно, было бы под стать.
Подумаешь – они спасли Рассею.
А может, лучше было не спасать?

Отличился и главный пролетарский рифмоплет-орденоносец Демьян Бедный (Ефим Придворов), сочинивший стихотворный фельетон "Без пощады", опубликованный в том же 1930-м в газете "Правда". В своей разухабистой манере он писал:

Маячит доселе на площади Красной
Самый подлый, какой может быть, монумент…
Минин стоит раскорякой
Пред дворянским кривлякой…

Поёрничав по поводу патриотизма вождей Второго ополчения и облыжно обвинив их в коррупции ("ухмыляясь, бронзовым взором глядят исторических два казнокрада"), классик советской литературы закончил свой опус призывом "взорвать динамитом" памятник Минину и Пожарскому.

Конец этой свистопляске положил Сталин, резко одёрнув расшалившегося Демьяна и назвав его вирши "клеветой на наш народ" и "оплёвыванием народного прошлого". Бедный и пролетарские историки намёк поняли правильно, оставив гражданина и князя в покое.

Маятник качнулся в обратную сторону. В 1937-м Виктор Шкловский написал повесть "Русские в начале XVII века", рассказывающую о подвиге Второго ополчения. Через два года на экраны вышел поставленный по ней Всеволодом Пудовкиным и Михаилом Доллером фильм "Минин и Пожарский", получивший положительный отзыв Сталина. Люди, спасшие Россию в 1612-м, были вновь возвращены на пьедестал народных героев.

Впрочем, несмотря на минувшие четыре с лишним века, все точки над "i" в оценке героев и антигероев Смуты еще не расставлены. В освобождённой Мининым и Пожарским Москве есть им памятник, но нет ни одной улицы, носящей их имена. Нет в столице ничего, напоминающего о воеводе Скопине-Шуйском, спасшем её от "тушинцев" в 1610-м. А, например, в Смоленске до сих пор не удосужились увековечить память боярина Шеина, возглавлявшего героическую оборону города от поляков в годы Смуты. Зато в Москве, недалеко от метро "Варшавская" есть улица Болотниковская, названная в честь вожака едва не взявшей её на саблю в 1606-м орды головорезов. Есть улицы, носящие имя "вора Ивашки", еще в добром десятке российских городов. Кстати, и улицу Демьяна Бедного в столичном районе Хорошёво-Мневники никто не собирается переименовывать.

Вот и решай после этого, кто более матери-истории ценен. Если уж нам понадобилось столько времени, чтобы определиться с Мининым и Пожарским, то, что уж говорить про ключевые фигуры Октября 1917-го. Дело-то, считай, совсем недавно было.