Как русские люди, пережившие в юности развал СССР, перестали бояться нового государственного распада и угроз западных "партнеров", вновь поверив в силу Родины и ее Армии
Сегодня Россия и весь наш народ сдают экзамен на прочность, давая ответ на вопрос, способны ли мы, дети, внуки и правнуки победителей нацизма, противостоять колоссальному внешнему давлению англо-саксонской цивилизации и ее попыткам разрушить, извратить и испоганить всё, что было дорого многим поколениям наших предков? Страны Европы, за малым исключением, этого испытания не выдержали, превратившись в лишенные даже подобия самостоятельности политические придатки "мира свободы демократии", где ныне правят ложь, лицемерие и тотальное неприятие "неправильных" взглядов. У этого экзамена, который может растянуться на многие годы, есть только два варианта завершения: либо мы докажем всему миру, что помним об исторической миссии нашей Родины и ее ценностях, и победим, либо растворимся в бездне времени, подобно древним римлянам, гуннам, сарматам, монголам Чингисхана и прочим народам, некогда игравшим заметную роль на планете, но ныне существующим лишь на страницах учебников истории. И сдавать этот экзамен предстоит нам всем, вне зависимости от возраста и социального положения… Месяц назад Нарполит в порядке эксперимента опубликовал личностный взгляд на историю последних десятилетий и текущую ситуацию кадрового российского офицера, представляющего поколение 1980-х, который (неожиданно для редакции) вызвал живой отклик у читателей. Сегодня мы предоставляем слово представителю поколения 1970-х, чьи юные годы совпали с развалом Советского Союза…
Помню то благословенное время, когда на заре юности, лет примерно в 16, я впервые осознал, что Советский Союз может развалиться. Тогда украинцы агрессивно продвигали идею самостийности, она попадала в газеты, которые я читал, и аргументы сторонников незалежности вызывали шок. Чего стоили только одни их утверждения, что именно Украина кормит Россию, и без них мы вымрем от голода, а они будут процветать и радоваться. И радость эта наступит сразу же, стоит им от нас отделиться.
Помню, как пришел с этой мыслью к своей школьной учительнице истории, молодой девушке лет 25. И она ответила частью знаменитой ленинской фразы: "Чтобы объединяться, нужно сначала решительно размежеваться. И еще не известно, кто больше выиграет, а кто потеряет…"
Вскоре Союз действительно начал разваливаться. Это происходило буквально у меня на глазах, но значимость творившихся "судьбоносных событий" – что громадных митингов "За Независимую Россию" у Большого театра и на Манежной, где мы, курсанты Военного Института (ВКИМО), стояли безоружными в оцеплении перед огромной бушующей толпой, что "августовского путча ГКЧП", что сноса памятников "Железному Феликсу", Свердлову и Калинину, как-то не доходила ни до меня, ни до моих товарищей.
Нас в силу молодости не пугал приход встревоженного начальника курса, который вдруг ни с того, ни с сего принимался тщательно проверять и без того не раз посчитанные автоматы в "оружейке". Нас не пугал, а, скорее, забавлял приказ о переходе на казарменное положение с отменой увольнений. Мы с интересом слушали однокурсников, приносивших из "самоходов" рассказы о том, что творится у Белого дома, о людях на баррикадах, о чем говорят танкисты из Кантемировской дивизии, чьи Т-72 стояли на набережной Яузы у Лефортовского моста. Лично я это воспринимал как странные и тревожные события, но не более. В то, что огромная страна, занимавшая одну шестую суши, может вот-вот развалиться, не верилось, хотя признаков этого, как сейчас понятно, было предостаточно.
А потом был спуск флага СССР в Кремле, о котором я почему-то не жалел, хотя и не понимал, зачем это произошло. Страха не было, один юношеский интерес, что же будет дальше.
Затем наступил октябрь 1993-го, который мы провели в "борьбе с урожаем" в Дмитровском районе, куда нас, уже четверокурсников, спешно перебросили от греха подальше. Впрочем, в Москву нас пару раз выпускали, и поездки в город, где действовал комендантский час и ходили усиленные патрули, воспринимались как новое приключение. О том, что на Красной Пресне, от огня "верных президенту" войск погибли люди, мы, конечно, слышали, но верилось в это с трудом. Как русские могут стрелять в русских?
Летом 1994-го наши друзья, учившиеся на курс старше, получали лейтенантские погоны, и один из них – Игорь, отказавшись подписывать контракт с ВС РФ, уезжал на малую родину – в/на Украину, служить в ВСУ. Его решение воспринималось, как совершеннейшая дикость – какая там армия может быть у хохлов? Но, в принципе, никто Игоря не осуждал, и уж точно тогда никто не мог представить, что через 28 лет ВСУ станет нашим противником на поле боя…
Тот год мы провожали, "охраняя" АЗС в Москве. Началась Первая Чеченская, и кто-то из генералов посчитал, что "дудаевцы" могут их взорвать, а лучший способ предотвратить диверсии – это посадить в будки рядом с "королевами бензоколонок" по паре-тройке курсантов со знанием иностранных языков. Правда, без какого-либо оружия. К счастью, обошлось, никто на воздух не взлетел. Но это стало понятно уже через годы, а тогда "дежурства" на потенциально опасных объектах, рядом с тоннами бензина и дизтоплива, воспринималось как странное и забавное приключение.
В феврале в общежитии появился выпускник прошлого года. И хотя этот парень был всего на год старше, казалось, что на нас смотрит старик. Он рассказал, как участвовал в "новогоднем" штурме Грозного, когда нохчи устроили "кровавую баню" нашим колоннам, вошедшим в город без разведки. И стало страшно. Страх и тревога отошли на второй план, пока мы сдавали выпускные экзамены и получали новую офицерскую форму, но незримо влияли и на нас, и на наше поведение, хоть никто об этом не говорил.
Летом 1995-го, я, молодой лейтенант, прибыл по распределению во Владивосток на Краснознаменный Тихоокеанский флот. В качестве "служебного жилья" нам с однокашником выделили каюту на борту навсегда пришвартованного к причалу старого эсминца, которому уже не суждено было выйти в море, а лишь отправиться на иголки. Сидя в железном брюхе полутемного, обреченного на смерть корабля мы слушали лейтенанта, вернувшегося из Грозного, рассказывавшего об ужасах городских боев и патрулирования дорог между чеченскими селами на одиноком БТР.
Мне повезло: даже назначение в морскую пехоту не отправило меня в эту пугающую республику, поскольку мой батальон только что вернулся оттуда. И снова было тревожно: ребята, с которыми я учился, прошли кто через Ханкалу, кто через Таджикистан, кто через Боснию и Косово. К счастью, все остались живы, а вот со здоровьем, кому как повезло.
Я в это время работал переводчиком на "визитах", общаясь с офицерами экипажей заходивших во Владивосток американских, канадских, французских, итальянских военных кораблей. Разговаривая с ними, внешне такими дружелюбными и приветливыми, я начал понимать, что мы для них никогда не будем по-настоящему своими. Нас, убогих и сирых по сравнению с ними, все равно боялись, понимая, что, несмотря на развал Союза и выигранную "холодную войну", сломать русских не удалось. И наш флот при каждом удобном случае демонстрировал это "партнерам", несмотря на отсутствие топлива и редкие выходы в море.
Натовским офицерам все казалось странным в нашем совсем недавно открывшемся миру красивом портовом городе, превратившемся из закрытой военно-морской базы в торговые ворота для завоза в Россию подержанных японских авто и прочего ширпотреба из Азии. Им была непонятна наша бесшабашность и противоречащая всякой логике вера, что страна рано или поздно поднимется с колен.
Потом была жизнь на "гражданке", начавшаяся с дефолта 1998 года. В тот момент было страшно, что в бурном море экономической катастрофы страна может и утонуть. Не утонула, но мы запомнили.
Первые два президентских срока Путина прошли на Дальнем Востоке в относительном спокойствии. Казалось, что да, есть сложности, но мы живем в мире и стабильности. Стабильности понимания, что всё развивается и становится только лучше.
Август 2008-го мы, живущие на краю России, встретили с тревогой. В тот момент Большая Страна не воспринималась нами единым целым, а только как метрополия, Большая земля, в прочности связующих нитей с которой у многих были сомнения, особенно на фоне того, как Запад дружно встал на сторону "мирной и демократичной" Грузии.
Как же мы тогда радовались успехам нашей Армии, которая смогла возродиться после апатии и разрухи 1990-х. И эта Армия, не смотря на сложности, смогла сокрушить, пусть и относительно слабого, но от этого не ставшего менее коварным агрессора, которого тренировали и поддерживали натовцы. Вот тогда на смену страху пришла молчаливая уверенность в наших силах и ощущение единой страны.
А затем был 2014-й, и удивленные вопросы французских и итальянских коллег, почему это русские ополчились на украинцев, отобрав у них Крым. Приходилось рассказывать, объяснять, что в себе несет новая свидомая идеология, и чем опасна восставшая из исторического небытия шароварная бандеровщина… Не понимали, а затем вообще перестали спрашивать.
Осенью 2021-го, когда США стали разгонять слухи о скором "русском вторжении" на Украину, я долго не мог понять, как мои европейские коллеги могут обсуждать возможные хорошие новости для других рынков, если работа с Россией остановится. Нелепо было слышать на производственных совещаниях от них политические лозунги в духе "руки прочь от Украины". Мы же не на митинге, бизнес-то здесь причем?
Настал конец февраля, и на общем скайп-собрании наш германский руководитель заговорил об Украине, принявшись рассказывать, как немцам до сих пор тяжело жить с клеймом всеобщего позора за развязывание Второй мировой. Мол, к ним до сих пор часто относятся как к нацистам, и к нам теперь тоже будут. Призывал выразить "гражданскую позицию", сказать "нет" войне, обещая придумать, как нам помочь в условиях санкций и прекращения работы с поставщиками из ЕС.
Но натолкнулся на глухую стену непонимания. Весь коллектив, начиная от самых юных девушек до взрослых мужиков за пятьдесят, многие из которых еще совсем недавно весьма нелицеприятно отзывались о Путине и сочувствовали Навальному, хмуро смотрел на экран и молчал, но чувствовалось, что никто из них не считают свою страну неправой.
Немец тоже замолчал, уставившись на нас, а потом отключился. Может, генетическая память шепнула ему, что русский народ, как бы он не относился к своим правителям, в минуту опасности для Родины всегда готов, сцепив зубы, с угрюмой решительностью дать отпор любому врагу.
И стало страшно и просто одновременно. Вот и качнулся маятник, вернув нас в то место, откуда мы начали свой путь – к моменту, когда стало понятно, что Россия опять, как во времена нашего детства, может обойтись без Запада, способна сама себя накормить, обуть, одеть, в космос полететь. А может, в случае чего, и тяжелым молотом врезать…
Но самое удивительное в нашей истории чудо в другом: где-то в бескрайних степях бывшей Украины, сегодня воюют, превращая в пыль бандеро-нацистов и подогнанную им Западом боевую технику, парни с красными флагами на шевронах. Значит, СССР не погиб, и время объединяться пришло.
См. также:
Что сегодня означает слово "Правда" для настоящего русского офицера…
