Как режим становится старым…
После того, как общественность в меру сил и способностей обсудила 100-летие русской революции, всё как-то на общественно-политических интернет-ресурсах поутихло: параллели проведены, альтернативы сочинены, уроки усвоены… В общем, о революции можно забыть. Но тут на подходе еще один юбилей (хоть и не столь круглый) – 230 лет Французской революции. И о том, как и с чего она начиналась, поговорить стоит… благо, что не все об этом знают.
Однако посмотрим прежде всего на то, в каком состоянии Франция пребывала накануне революции. Если кто думает, что в очень-очень-очень плохом, то это неправда. То есть как раз именно накануне революции дела действительно шли не очень хорошо (три неурожайных года подряд, да ещё экономический кризис), но в целом всё было не так уж плохо.
Экономика снова пошла в рост, французская наука поражала мир достижениями (первый воздушный шар был запущен именно во Франции), внешняя политика была вообще успешной (Франция только что выиграла тогдашнюю "гибридную войну", поддержав восставших северо-американских колонистов, и взяв, таким образом, реванш за утрату Канады в Семилетней войне).
Так что настоящей проблемой было совсем другое – бюджетный дефицит. Государственные расходы постоянно оказывались больше доходов, нехватку средств покрывали займами, государственный долг стремительно рос, на его обслуживание тоже требовались средства… В общем, накануне революции на выплату процентов по госдолгу требовалось уже 318 миллионов ливров при том, что налогов собиралось только на 503 миллиона.
Однако ситуация не была, строго говоря, безвыходной. Налогооблагаемая база в принципе имелась, но проблема была в том, что добраться до неё было непросто в силу того, что благородное дворянство (владевшее большей частью национального богатства) налогов почти не платило.
Что-то с этим надо было делать, и король Людовик XVI сей вопрос попытался решить. Начал он с того, что в 1787 году созвал "собрание нотаблей", на котором предложил благородному сословию согласиться на введение налогообложения своих имений путем принятия единого для всех земельного налога. Эта идея была предложена генеральным контролером финансов Шарлем Колонном, и была, в принципе, вполне здравой.
Однако всё закончилось весьма печально: нотабли (среди которых были маршалы, епископы и принцы крови) хоть и согласились собрать 65 миллионов ливров на неотложные нужды казны, самого Колонна смешали с грязью, уличив в казнокрадстве. В итоге его спровадили от греха подальше в отставку, а вопрос о регулярном налогообложении дворянства повис в воздухе. Причём не просто так повис; нотабли его рассматривать не стали, сославшись на неправомочность – мол, такие вопросы должны решать Генеральные штаты (которые с 1615 года вообще не созывались). Это была формула не слишком вежливого отказа, и собрание нотаблей ошарашенному королю пришлось распустить.
Тогда озадаченный Людовик XVI попробовал проводить реформы самодержавно, и весной 1788 года один за другим начал издавать королевские эдикты – о всеобщем поземельном налоге, о замене дорожной повинности денежным налогом, о гербовом сборе со всех сделок по купле-продаже недвижимости, об отмене внутренних таможен, о восстановлении гражданских прав гугенотов… И даже о создании провинциальных законосовещательных собраний с представительством от всех, кто имеет собственности на 600 ливров (то есть от "третьего сословия").
Меры эти были разумными и вполне соответствовали потребностям буржуазного развития страны. Наступала, можно сказать, "французская весна" - пора благодетельных реформ.
Но тут нашла коса на камень. Против этих мер взбунтовались "парламенты" (то есть "независимые" судебные палаты, которые с древних времен занимались формальной регистрацией королевских эдиктов). Разумеется, процедура эта была формальностью. "Парламенты" полтора столетия покорно штамповали самые безумные распоряжения короны, но как раз эти эдикты регистрировать отказались.
Король не остался в долгу и 8 мая 1788 года издал ещё один эдикт, который вместо "парламентов" вводил окружные королевские суды и некое подобие суда верховного – "Общей палаты", которая и должна была регистрировать эдикты.
Строго говоря, и эти меры тоже были верными и направленными на создание системы всесословного правосудия (кстати, в ходе революции судебные парламенты были-таки упразднены), но они полностью провалились. В защиту парламентов от "министерского деспотизма" поднялся "весь народ" – от добропорядочных буржуа и мелкопоместных дворян до городского плебса. По всей Франции прокатились бурные собрания и шествия, участники которых протестовали против "произвола" и требовали созыва Генеральных Штатов.
Особенно бурный оборот эти выступления приняли в Гренобле, где тамошний парламент 7 июня в полном составе был отправлен в ссылку.
Горожане возмутились, и для разгона "смутьянов" были вызваны два пехотных полка. Однако солдаты и офицеры колебались… до тех пор, пока одна из женщин из толпы не отвесила пощечину сержанту. Тот в ответ крикнул "Пли!"
Пули защёлкали по мостовой, но народ не разбежался, а стал сооружать баррикады и закидывать солдат черепицей с крыш домов, да так активно, что регулярной армии пришлось ретироваться. А 21 июня представители всех трех сословий собрались в замке Визиль и призвали не платить налогов до тех пор, пока не будут созваны Генеральные штаты.
И король сдался. 8 августа судебная реформа была отменена, а созыв Генеральных Штатов назначен на 1 мая 1789 год. 7 июня 1788-го вошло в историю Франции как "день черепиц", и некоторые историки отсчитывают историю революции именно с этой даты. При этом особую пикантность происшествию придает то, что сержантом, отдавшим команду стрелять по толпе в Гренобле, был не кто иной, как Жан-Батист Бернадот (впоследствии маршал Франции и король Швеции).
В общем, все было как всегда: первый удар по "старому режиму" нанесла не столько прогрессивная буржуазия, сколько судейская аристократия…
